Там ведь король силы не имеет. Как парламент скажет, так и будет. А в парламенте кто? Мы… — он улыбнулся.
Василий Голицын промолчал.
— Пойми — это наш шанс. Упустим — и этот эпилептик с бесенком загонят нас под лавку. В угоду своим дурным грезам.
— Таким уж и дурным? Али войско ныне московское худое? Их же грезы. Да и турка побили. Крымчаков под руку подвели.
— Брось — то до первого промаха. Сам же знаешь — турок спит и видит, как все возвернуть. А те торговые договора не стоят бумаги, на которой они написаны.
— Пусть так. Но разве в былые года о таком мы могли хотя бы мечтать? Не все так плохо в их делах.
— Они словно одержимые.
— Зря ты так. Отец горяч, да. Но сын весьма разумен. С ним можно разговаривать.
— Это ведь он этот вздорный закон предложил!
— Он выполнял просьбу отца, насколько я знаю.
— Просьбу?
— Ну хорошо — приказ. Петр спит и видит, чтобы вся страна служила. Поверь — сын лишь делал то, что хотел отец. И он еще неплохо этот закон написал.
— Ты это называешь неплохо?
— А как бы сделал Петр? Просто обязал всех служить. Я знаю. Слышал. Он сам так и говорил. Как сделал Алексей? Написал закон, которые открывает массу возможностей для влиятельных домов. Да, нужно будет шевелиться. Но он ведет к увеличению нашего влияния, а не наоборот.
— Тебя послушать, так он молодец.
— А он и молодец. Во всяком случае Алексей намного лучше любых Шуйских. Да, он непростой человек. Но с ним можно договариваться.
— Ой ли?
— Разве четыре года назад он не пошел на соглашение? — усмехнулся Голицын. — Петр на его месте просто повел войска на Москву и всех причастных вырезал бы. Он в ярости меры не знает. А Алексей обошелся малой кровью. Хотя мог просто подчистить всех причастных. И Леша не Петр. Он бы точно докопался до каждого причастного. Или ты сомневаешься в том, что царевич поименно знает участников того заговора? Серьезно? Ты разочаровываешь меня.
Собеседник недовольно пождал губы.
— И вообще — нам пора заканчивать этот разговор.
— Отчего же?
— Ты очень сильно недооцениваешь Алексея. А я вот не сильно рвусь оказаться в новой ссылке. Да и вам, полагаю, она ни к чему.
— Нас окружают верные люди.
— Если вы хотите вести игру против Алексея, то я бы на это не надеялся. К тому же, царевич намедни мне одну песенку напел. Я тогда подумал — к чему бы это. А теперь понимаю. Судя по всему, он знал, что вы готовите этот разговор. И играет с вами как кошка с мышкой.
— Что за песенка? — напряженно спросил молчавший до того мрачный аристократ в годах.
— У нас в стране на каждый лье по сто шпионов Ришелье, мигнет француз — известно кардиналу. Шпионы там, шпионы здесь, без них не встать, без них не сесть. Вздохнет француз — известно кардиналу…
В комнате воцарилось молчание.
Вокруг кутила ассамблея. А тут, в отдельной комнате дворца, все заткнулись и зависли.
— Так что, если вы позволите, я оставлю вас. На дыбе, знаете ли, не очень удобно висеть, а его терпение не безгранично…
С этими словами Василий Голицын вышел. Да и остальные постарались «рассосаться». Причем быстро. И постоянно озираясь.
Минут через пятнадцать, поблуждав, уже немолодой князь приметил Алексея. Он крайне не любил эти все ассамблеи отца. Но посещал. Больше для того, чтобы послушать. Пьяные много чего интересного болтают…
— Ты позволишь? — спросил царевича Василий Голицын, указав на диван.
— Да, конечно, — ответил Алексей, сдвинувшись.
— Скучаешь я погляжу? — усмехнулся князь, усевшись рядом.
— Мудрецы говорят, что сытый голодного не разумеет. Но мне кажется трезвый пьяного куда сильнее не понимает.
— Ой ли? Ты, я гляжу, внимательно слушаешь.
— А что мне еще остается? Ты бывал в зверинце? Что в Измайлово.
— Конечно.
— Там все обитатели тоже что-то болтают, на своем, на птичьем. Только как вступить с ними в беседу?
— Остро, — усмехнулся Василий Голицын, заметив, что большая часть тех заговорщиков, что была еще недавно там в комнате, уже переместилась сюда и внимательно их слушает. Разумеется, делая вид, что обсуждают что-то свое.
— Я вообще не большой ценитель пьянства.
— Ты же даже не пробовал.
— Скажи, а ты пробовал конские яблоки?
— Нет.
— А почему? Вдруг понравится. Или был негативный опыт? — смешливо фыркнул царевич. — Видишь, не все нужно пробовать, чтобы понять. Достаточно понаблюдать со стороны. Вот я и к пьянству так отношусь. Как гляну на страдания людей по утру, так и задаюсь вопросом — зачем пили? Добровольная пытка. Да и потом голова еще сколько толком не варит? Считай пьешь и веселишься вечер, а потом сутки, а то и двое страдаешь. А если жирноват или уже не молод, то и более. Там глядишь и до удара какого недалеко.
— Ты просто не пробовал, — усмехнулся князь. — Видишь скольким людям это по нутру?
— Миллионы мух не могу ошибаться?
— Сложный ты человек. — с улыбкой покачал головой Василий Голицын. — Иной раз все так выворачиваешь, что я диву даюсь.
— Настроение просто озорное. — улыбнулся царевич. — А алкоголь я попробую. Обязательно попробую. Но потом. Может быть. Половину.
— Без всякого сомнения, — серьезно кивнул Голицын. А потом сделав небольшую паузу, начал тему, ради которой он и подошел. — Я давно хотел тебя спросить об одной довольно интимной вещи. Хм. Даже не знаю, как начать…
— Начните с самого начала. Обычно так проще.
— Думаешь?
— Уверен.
— У нас в державе все общество разделилось на ревнителей старины и тех, кто смотрит на запад. А ты… я никак не могу тебя понять. Какая-то серединка на половинку. То стоишь за самое рьяное обновление. То за старину держишься похлеще иного ревнителя. Как так?
— Понять меня не сложно, Василий Васильевич. Наша страна отстала. Это факт. Сильно отстала от ведущих мировых держав. И людей мало, и производств, и вообще. На века. И там, где француз может идти спокойной походкой, двигаясь в ногу со временем, нам нужно бежать самым отчаянным образом.
— Я согласен, — кивнул князь. — Но тогда отчего ты непоследователен в стремлении в переделке России по западному образцу?
— На это есть две причины. Первая лежит на поверхности. Ну сам посуди, если мы будем у них только учиться, то никогда не обгоним. Не так ли? Они придумали. Мы взяли. Пока брали, они придумали что-то новое. Мы вечно будем догонять. Идти в кильватере послушным мателотом. Разве нет?
— Пожалуй. Я никогда не думал в таком ключе.
— Это, на самом деле, то, что лежит на поверхности. Ученик может превзойти учителя только тогда, когда сможет жить своим умом, а не просто подражать мастеру. К тому же слепое подражание опасно и другим неприятным следствием. Превращением в колонию.
— Но позволь! Колонии завоевывают!
— Не всегда. Есть разные формы колониализма. Хм. Вот ответь — что такое колония?
— Эм… — задумался Голицын, явно не имея в кармане удобного и готового ответа.
— Обычно это зависимая территория, которая обеспечивает сырьем метрополию, получая взамен ремесленные товары. Так?
— Допустим.
— Вся суть колонии в так называемом торговом балансе. Метрополия покупает у вас сырье, перерабатывает, продает вам более сложные товары. Разницу же кладет себе в карман. Иначе это равноправные отношения. Как несложно догадаться — в колониях нужно только добывать сырье. Его переработка — удел метрополии.
— И как это связано с нашим случаем?
— Если мы учимся у запада, то оказываемся вечными учениками. Которые раз за разом покупают этот самый продукт переработки — знания. Что делает нас сначала вечно догоняющими. Этакой развивающейся державой, стоящей всегда на ступень ниже развитых. А потом, в процессе, ставит нас в зависимость совершенно колониального толка. Сначала в культурную, а потом и экономическую. Или ты думаешь наши учителя будут такими благодушными и не воспользуются этой возможностью? — усмехнулся Алексей. — В таких делах нужно держать нос по ветру и помнить о торговом балансе. О его равновесии не только количественном, но и качественном. Об определенной равнозначности. Поэтому вряд ли меня можно отнести к подражателям. Ибо они не ведают меры. Брать нужно. Все что плохо лежит. Все что можно применить. Но не подражать и тем более не становиться учеником. Это путь в бездну.
Голицын задумался.
Скосился на своего недавнего визави в беседе. Тот скривился. Было видно — его речь царевича не убеждала. Но такое выражение лиц наблюдалось далеко не у всех.
Пауза затягивалась. Поэтому князь, спохватился и спросил:
— Это первая причина. А вторая?
— Вторая заключается в нулевой изотерме.
— В чем? — удивился Голицын, который и слова-то такого не знал.
— Нулевая изотерма —
